Заслуженная артистка РФ, обладательница нескольких престижных наград, в том числе приза Венецианского кинофестиваля за лучшую женскую роль, Наталья Аринбасарова сыграла в кино более 60 ролей. С кино связана вся ее жизнь и жизнь ее детей – режиссеров Егора Кончаловского и Екатерины Двигубской. И трудно даже поверить, что кино вошло в жизнь Аринбасаровой благодаря случаю, ведь сначала она окончила Московское хореографическое училище, а уже потом мастерскую Сергея Герасимова и Тамары Макаровой во ВГИКе.
- Наталья Утевлевна, давайте начнем наш разговор с рассказа о ВГИКе, что он дал вам в свое время?
- Я начала сниматься в кино до ВГИКа. Мою судьбу определил фильм «Первый учитель», и профессию я постигала под руководством Андрея Сергеевича Кончаловского, режиссера, ставшего потом моим мужем. А во ВГИК я уже пришла позже, во-первых, чтобы получить широкое образование, а во-вторых, чтобы поучиться у Герасимова. Сергей Аполлинариевич был удивительной эрудиции человек. Спросишь его, например, про Шагала, и он мог сразу развернуть целую лекцию по поводу этого художника, которого очень любил, и когда я сказала, что люблю Шагала – Герасимов пришел в восторг. И как-то у нас было много общего. Я на вступительных экзаменах читала «Желание славы» Пушкина – это оказалось и его любимейшее стихотворение, чего я, конечно, не знала. Герасимов и Макарова не только нас учили профессии, они нас воспитывали, делали из нас личности, приучали читать классику (всего же не прочтешь в этой жизни, поэтому читайте самое лучшее!), учили нас гражданской позиции в жизни. Сергей Аполлинариевич говорил: «Когда вы за что-то беретесь, вы всегда должны поставить себе вопрос: во имя чего ты берешься за это? И тогда вы никогда не ошибетесь в выборе материала». Мне было очень интересно во ВГИКе, я со своей азиатской внешностью могла много чего поиграть на студенческой площадке. И Сергей Аполлинариевич тоже говорил: «Сейчас вы имеете возможность играть все, что хотите. А потом, когда придете на кинопроизводство, вы будете играть только то, что вам дадут». Я играла Офелию, Настасью Филипповну, госпожу де Реналь в дипломном спектакле «Красное и черное» по Стендалю. У спектакля было два состава, в другом госпожу де Реналь играла Наташа Бондарчук. Мне единственной было разрешено сниматься в кино во время учебы, за что ребята на меня обижались. Это дошло до Сергея Аполлинариевича, он пришел, страшно сердитый, на мастерство и сказал: «Так, я тут слышал разговорчики, почему мы Наташе разрешаем сниматься, а вам не разрешаем. Так вот, я вам скажу, что Наташу мы не считаем своей студенткой, мы считаем ее взрослой актрисой, повышающей свою квалификацию. А вам я не позволю бегать по киностудиям и предлагать свои услуги». И не разрешал, по-моему, до 3 курса сниматься. А про меня он понимал, что я всех старше, а для женщины возраст очень важен, каждый год важен.
- Вы поступили во ВГИК в каком возрасте?
- В 21 год, а всем моим однокурсникам было по 17. Наташа Бондарчук поступила сразу после школы, а Наташа Белохвостикова вообще к нам пришла, не закончив школы и сдав экстерном экзамены. Постарше были только я и Вадим Спиридонов. Но у меня уже ребенок был, на меня все смотрели как на взрослую женщину.
- С кем же сидел дома Ваш замечательный мальчик Егор?
- Была у меня Мотя, няня. Родители жили в Алма-Ате.
- Вы снимались у Герасимова?
- В фильме «У озера». Он написал этот сценарий специально для нашего курса. Тамара Федоровна мне сказала: «Наташка, для тебя Сергей Аполлинариевич роль написал». Я всю ночь не спала, сердце колотилось: «Какая роль?» Потом чтение в мастерской. Сценарий большой, двухсерийный. Читает он, читает, я слушаю, слушаю: «Когда же моя роль?» Никак не могу понять. Потом поняла, что героиня на Белохвостикову написана. У меня небольшая роль балеринки Кати Олзоевой, но почему-то по этой роли меня знают зрители больше всего.
- Потому что фильм очень известный, правда, сейчас меньше показывают. И балерина вы настоящая. Вы не считаете, что предали балет?
- Нет, не считаю. Просто у меня здоровья на балет не хватило бы. У меня обнаружили порок сердца, когда я училась в Московском хореографическом училище. Причем никто об этом не знал. Меня положили на операцию в больницу, удалять гланды. Стали делать анализы, обследования и говорят: «Порок сердца». - «Как порок сердца?» - «Там правый желудочек увеличен. Вот это и есть порок сердца». - «Ради Бога, не пишите это, меня тут же отчислят из училища». И с этих пор зная, что у меня есть проблемы, я избегала наших регулярных медицинских осмотров в училище. Так доучилась, но чувствовала, что на данных я держалась, а сил у меня не было. И когда снимали «Первый учитель» в высокогорном ауле в Киргизии, здоровье тоже дало о себе знать. До смешного доходило... Андрей Сергеевич мне ничего не разрешал есть, даже яблоки и помидоры. Считал, что я толстая. Говорил: «У тебя щеки со спины видны». Едем в 5 утра на съемку, он: «О! Щечки у тебя сейчас впалые, будем крупный план снимать». Проходит сорок минут-час, говорит: «Что ты съела? У тебя опять будка?» - «Ничего я не ела». Просто мы поднимались на большую высоту, и у меня, видимо, опухало лицо. Потому что, когда уже после съемок мы приехали в Москву, уже поженились, уже в павильонах последние сцены снимались, я за 2 недели похудела на 5 килограмм, завтракая, обедая и ужиная, как всегда. Потому что попала в привычный климат. Но это, наверное, малоинтересно.
- Мне это безумно интересно. И если можно, как вы познакомились с Кончаловским? Как случился в вашей жизни этот момент, эта искра?
- Он искал девочку на роль Алтынай в «Первом учителе». Ему посоветовали прийти в хореографическое училище, там хотя и постарше возраст, но девочки выглядят инфантильно. Постарше – лучше, потому что роль очень драматичная, тяжелая. И он пришел не в наш выпускной класс, а в класс помладше, где из Казахстана тоже было три девочки, там увидел Раушан Байсеитову с характерной очень внешностью. И он своему второму режиссеру говорит: «Ты пригласи эту девочку на «Мосфильм», чтобы мы с ней поговорили». Тот ответил «да-да», а фамилию не записал. Через несколько дней стал звонить к нам в интернат при училище: «Там у вас есть девочка, маленькая, худенькая, из казахской группы». Воспитатель говорит: «А! Это наверно Наташа Аринбасарова», он отвечает: «Да!». Приехал автобус, меня посадили и повезли на Мосфильм. Я ничего не понимала, но думала: «Раз воспитатель отпускает - ничего страшного». Нашу первую встречу, я, конечно, очень хорошо помню. Я ничего не знаю, для чего я еду, зачем? На мне интернатская одежда– ушанка, пальто на вырост, ботинки «прощай молодость». И его перепуганный взгляд... Я пальто сняла, а платьице было хорошенькое. Он сразу заулыбался, посадил меня, начал разговаривать. Он человек очень обаятельный, и я сразу себя почувствовала с ним легко и свободно, стала ему рассказывать. Он говорит: «А у вас еще есть девочки из казахской группы?» - «Да, нас 5 девочек из Казахстана, приезжайте к нам в интернат, я Вас познакомлю». Без всякой задней мысли. И он к нам приехал, я всех привела, познакомила, и Раушан Байсеитову он увидел. Но решил репетировать со мной. А как мы могли репетировать? Сценарий, конечно же, я прочитала. Жутко испугалась, потому что девочку там все время бьют, ругают, она все время плачет. Написано: «Крупный план — слезы». Поставят камеру, и как плакать? Я же не знала, что есть оптика. Он понял, что репетировать невозможно будет, и говорит: «Ты учи стихи, и будешь мне их читать». И так мы несколько раз всего встретились. Потом он исчез, пропал и никаких звонков. Думаю, обманули, – так всегда про киношников говорят. Тут как раз уже госэкзамены, подготовка дипломов. Я должна была танцевать на сцене Большого театра Па-де-де, у меня был самый большой номер из нашего выпуска, Жданов с нами репетировал. Афиша где-то у меня лежит. И вдруг звонок из Фрунзе, Бишкек теперь: «Срочно вылетай на кинопробы». Тут все начинают меня ругать: «Как это ты бросишь балет, поедешь на эти съемки! Это же будет целый год! Форму потеряешь!» Моей маме, которая приехала меня поддерживать на экзамены, наговорили всяких страшностей. Она говорит: «Нет! Никаких съемок! У тебя уже есть профессия. Едем в Алма-Ату, будешь солисткой Театра оперы и балета». И сама я, честно, уже абсолютно не хотела сниматься. Тут же Большой театр! Я спокойно даю телеграмму: «Извините, я сниматься не могу». И он начал звонить, орать, ругать меня, умолять, что я негодяйка, мерзавка, его обнадежила, что я его очень подвожу, что это у него дипломный фильм. Я маме говорю: «Действительно, мы же договаривались».
- А вам тогда говорило что-нибудь его имя, его семья? Или вам было все равно?
- Ничего не говорило. Абсолютно. Когда назвала фамилию Кончаловский, кто-то из воспитателей или из ребят сказал: «Видела открытки с сиренью?» - «Ну, видела». - «Это вот этот художник писал». Но на меня это не произвело совершенно никакого впечатления. Он просил: «Хотя бы на два дня прилетите, кинопробы снимем и вернешься». Я говорю: «На два дня давай слетаем. Билеты они оплачивают». И мы с мамой полетели. И начались эти кинопробы, жуткие просто. Мама в обмороке лежала, когда меня там избивали: «Зачем тебе это все нужно? Ты такая у меня красавица. Такие костюмы у тебя красивые в балете, а тут тебя в рванье нарядили. Не нужно никакого кино!» Через два дня художественный совет идет в зал смотреть отснятые пробы. Нас с мамой оттуда выставили. Сидим на лавочке, мама ерзает: «Ой, доченька, неужели ты не пройдешь?»…
- Настоящая женщина!
- И потом выходит Андрон, она: «Ах! Мрачный он. Наверно ты им не понравилась». Подходит он, действительно, очень мрачный и говорит: «Ну что, Наталья, мы тебя утвердили». Моего согласия уже никто не спрашивает. «Мы тебя утвердили, но тебе надо худеть». Я говорю: «Что?! Мне в балете никогда не говорили, что я должна худеть. Буду я тут для вашего кино худеть». Он говорит: «У тебя крупным планом лицо не умещается в кадр». Я страшно надулась. Потом все равно мы с мамой помчались в Алма-атинский театр к балетмейстеру, он сказал: «Деточка, сейчас весь театр на гастролях, Вам все равно делать нечего. Поэтому, я тебя отпускаю, поснимайся, денежек заработаешь». И я уехала, а потом он, говорят, страшно ругался, что упустил солистку. Так что я по ошибке попала в кино.
- Хочешь-не хочешь, а станешь фаталистом. Или вы не верите, что все предопределено?
- Я думаю, что там все уже расписано. Но все-таки нужно стараться свою судьбу строить самому.
- У вас в кино – большая жизнь. Какие-то роли считаете вершинами?
- Роль Алтынай в «Первом учителе» принесла мне огромный успех. На Венецианском фестивале получила приз за лучшую женскую роль. Конкурентками моими в тот год были Ингрид Тулин, Джейн Фонда, Джулия Кристи. А было мне тогда всего 20 лет. Но это не вполне моя самостоятельная работа, хотя я была упряма, как ослица, во время съемок. Не потому, что я хотела разозлить режиссера, а потому что могла играть только так, как чувствовала, я же не была тогда профессиональной актрисой. Андрей Сергеевич очень талантливый режиссер, который потрясающе работает с актерами. Он мне потом говорил: «А я даже шкаф могу заставить играть». Хорошо, что материал был потрясающий – сильные характеры, столкновение страстей на историческом фоне эпохи. Мне повезло с этим фильмом. Следующей серьезной работой была еще одна айтматовская героиня Джамиля. В то время я уже училась во ВГИКе и уже думала о том, как построить роль, что я хочу показать в этой роли, как строится кадр. Мне в этом фильме пришлось много скакать на лошади.
- Вы когда-нибудь прежде занимались конным спортом?
- Меня научили специально для съемок на фильме «Джамиля». Там должны были снимать национальную игру «Кыз кумай» - догони девушку. Если девушка обгоняет парня на скачках — она его хлещет плеткой, а если парень обгоняет — он ее целует при всех на скаку. А я ездить не умела, я же выросла в балетной школе в Москве и лошадей-то, по-моему, не видела. Приехал Володя Любомудров, чтобы ставить конные сцены и научить меня ездить на лошади. В первый день мы с ним поехали на Джайляо — высокогорное пастбище, и он учил, как управлять лошадью, как садиться задом наперед, вставать ногами в седло. Все это у меня получалось, я была спортивная. В конце съёмок я уже могла по 40 км в седле скакать – и хоть бы что, потому что Володя научил меня правильно ездить, по-кавалерийски облегчать вес. Помню историю с костюмом. В фильме была сцена, когда к Джамиле пристает один противный мужик, она вырывается, а потом бежит по полю. Мне надо было с горы бежать быстро-быстро, мой постоянный костюм — простое штапельное платьице с воротничком, разрисованное по моей просьбе маленькими цветочками. И я говорю: «Для пробегов сшейте мне такое же платье, но из парашютного шелка и чтобы юбка была в 4 раза шире». - «Как?! Мы же уже снимаем в этом платье?» - «Никто не увидит подмену, что я в другом платье бегу. Это не будет видно, но будет очень красиво, чтобы оно летело – юбка выше головы, чтобы билось в коленях, как знамя... Наш художник Эрнст Гейдебрехт — немец, замечательный парень,– молча выслушал, исчез и за одну ночь нашел где-то парашютный шелк, нашел женщину, которая сшила платье и успел разрисовать мне его цветочками. Получились очень красивые кадры, я была права. И когда Ирина Ивановна Поплавская, режиссер фильма, увидела эти кадры, она сказала: «Вот и для конных съемок сшейте Наташе платье из шелка». И тоже сшили, получилось красиво.
- Вы умеете настаивать на своем? Вы, при всей вашей деликатности — твердый человек?
- Но я же не глупости себе требую. И ни разу я не ошиблась! Как-то художница по костюмам на одной картине не сделала мне сапожки на каблучке, о чем я ее просила. Сделала совершенно плоские, как чулки. Когда мы посмотрели материал, я говорю: «Розочка, вот видите как непропорционально! Азиатские шапки высокие, отороченные мехом, очень красивые костюмы с серебром – и плоская подошва. Почему я хотела на каблучке? Чтобы пропорции были». И срочно стали искать такие сапожки. И так по жизни было много раз. Только в фильме «У озера» у меня не получилось сделать так, как хотелось. Я, когда посмотрела материал, ужаснулась. На мне было очень хорошенькое платьице, но из плотной ткани и еще его накрахмалили. А я в кадре танцую. Снимали меня на поляне с ромашками чуточку сверху вниз. Я посмотрела материал — расстроилась, сижу реву в номере. Валя Теличкина говорит: «Ты чего ревешь?» Я говорю: «Ну что же они это так сняли?» - «Не нравится, иди к Сергею Аполлинариевичу и скажи, что тебе не нравится! Вон Шукшин говорит: «Переснимем», и ты тоже так скажи!» Мы действительно наблюдали сцену во время просмотра: Сергей Аполлинариевич смотрит материал, ему нравится: «Хорошо! Хорошо!», а Шукшин мрачно говорит: «Переснимем». И Сергей Аполлинариевич переснимал, он очень уважительно к Шукшину относился. И я набралась храбрости и пошла в номер к Сергею Аполлинариевичу, а у них там пятиминутка, я говорю: «Сергей Аполлинариевич!» - «О, Наталья, заходи!» - «Вот я хотела... Мне не нравится… Я похожа на тумбочку в этом платье накрахмаленном. А можно сшить дубль-платье, но из тоненького шелка, чтобы оно хоть как-то в танце играло...». Ассистентка говорит: «А кто это будет вам шить?», а Сергей Аполлинариевич как закричал: «Молчать! Когда актер предлагает, вы должны быть благодарны! Пошли, Наталья!». Мы с ним пошли вдвоем в универмаг— искать шелк на дубль-платье, но конечно, не нашли. В городе Байкальске не было белого шелка. Поэтому платье первое так и осталось. Я говорю: «Понимаете, Сергей Аполлинариевич, танец надо уметь снимать! Мне кажется, должны быть такие импрессионистические кадры, всё должно быть в движении, на каких-то смазках, взлетела рука, нога... А меня сняли с одной точки, и я там, как белая блоха, в траве прыгаю – ни ноги поднять, ни крутиться не могу». Герасимов: «Хорошо!». На пересъемке операторам вырыли глубокую яму они туда сели и снимали меня снизу. Но тоже никаких импрессионистических всплесков не получилось. Ну, уж сняли, как сняли. Поэтому не всегда, конечно, удается, что хочешь.
- С Кончаловским еще что-нибудь снимали?
- Андрон специально для меня написал сценарий о войне «Песнь о Маншук». Есть две казашки – Герои Советского Союза, Алия Молдагулова – снайпер и Маншук Маметова – пулеметчица. Он спросил: «Наташ, про кого мы будем снимать? Про Алию ты хочешь? Или про Маншук?» Я говорю: «Снайпер – это часами высиживать, чтобы снять человека. Лучше пулеметчица – строчит там всех фрицев подряд». Мы сделали некий образ девушки-воина, а не конкретную биографию. Нам не разрешили в фильме показать, что она дочь врага народа. Ее отца расстреляли, а ее исключили из института медицинского, как дочку врага народа. И когда она пришла домой расстроенная, ей мать впервые в жизни сказала, что она не родня дочь, что она у них приемная. Что есть документы и она может их предъявить и восстановиться в институте. Она сказала: «Нет. Я никогда не предам отца. Он был настоящий коммунист. И я своей жизнью докажу, что он не был врагом народа». Ушла на фронт, окончив курсы пулеметчиков. Эта роль, пожалуй, моя самая любимая. Мне хотелось показать, что она из того поколения молодогвардейцев военных лет, которые были воспитаны на героических примерах революционных лет, и они себе жизни не мыслили без того, чтобы совершить подвиг для Родины. Поэтому в них горение такое во всех, свет, целеустремленность. Конечно, «Молодая гвардия» для меня настольная книга была тогда. И сама обстановка – мы снимали в Белоруссии, там ходишь по земле и думаешь: «Боже мой, тут каждый сантиметр полит человеческой кровью». А сколько там музеев страшных, каждый четвертый же в Белоруссии погиб! Это был серьезный этап в моей жизни.
- А потом, когда вы уже достигли зрелого возраста, какие роли играли?
- Я снималась все время. В 70-х годах играла восточных женщин, покорных, любящих. А мне все-таки всегда были интересны характерные роли: яркие, яростные, на преодолении каком-то, на сломе. Все равно я стараюсь играть каждый раз, как последний раз в жизни.
- Ваша дочь Екатерина Двигубская — сценарист, режиссер, часто вас снимает. Что за работы с Катей у вас получаются?
- Катя начинала с «Бедной Насти». Она была одним из четырех режиссеров, там же конвейер, надо выдавать серию каждый день. А сейчас она снимает художественные сериалы, иногда по два в год. И всегда хоть какую-то маленькую роль она мне предложит, я у нее как бы талисман. В каждой роли хочется какую-то изюминку найти. Вот играла соседку в фильме «Мелодия любви», есть такие женщины в возрасте, которые очень начинают заботиться о здоровье, все время делают зарядку, бегают и, естественно, живут интересами других— своей жизни нет. Сделали немного смешной образ. А в сериале «До смерти красива» играла роль судьи. Сыграла я свои сцены, потом продюсер говорит, что я сыграю все сцены в суде, таким образом вместо пяти судей осталась я одна. Снималась дней 10, а думала, что будет один съемочный день. Так что я очень благодарна своей доченьке.
- Скажите, а в фильмах сына когда-нибудь участвовали?
- Да, конечно. Зачем я их растила? В фильме «Побег» со знаменитым Евгением Мироновым у меня маленькая роль директора детского дома. Начинается этот фильм сценой в детском доме и заканчивается. Я обожаю Миронова, считаю, что он просто гений. Приятно еще то, что по роли я произношу текст из Катиного рассказа, который Егор включил в свой фильм. В фильме «Возвращение в А» на афганскую тему я играю не роль даже, а образ бабушки-казашки, которая герою в тяжелый момент, когда он ранен, почти умирает, является – как бы дух земли его родной.
- Вы готовы работать с мало известными режиссерами?
- Надо работать. Все равно нужно работать, иначе уходишь просто в забвение.
- Расскажите, пожалуйста, о своих концертных программах.
- Это чтецкие программы. Я читаю стихи Пушкина, Цветаевой, Блока, Щипахиной. Также у меня была программа на полтора часа с роликами из фильмов и со стихами. Недавно Вера Таривердиева пригласила меня участвовать в своем проекте. Микаэл Таривердиев написал много органной музыки на ориентальные темы, он дружил с Айтматовым, очень любил его. Вера придумала программу «Аз и я» по названию книги Олжаса Сулейменова. Я там читаю четверостишие Олжаса, потом идут отрывки из поэтической прозы Чингиза Айтматова, перемежаясь с органной музыкой Таривердиева, Римского-Корсакова, Бородина, японских композиторов. Очень красивый концерт. Мы можем давать его только в тех городах, где есть органный зал. Премьера прошла в Астане, там очень красивый зал, затем в Калининграде, в Красноярске, в Казани. А в конце года мы ездили с концертом в Японию – его организовали потрясающая органистка Лада Лабзина и Хироко Иноуэ, очень талантливая органистка. Программа везде вызвала интерес, она абсолютно штучная.
- Некоторые актрисы не хотят быть старыми на экране. У вас такого нет?
- Я с наслаждением играю в последнее время старушек. Причем мне нравится, что не надо думать о том, как ты выглядишь, можно просто выстраивать характер. В фильме «Правосудие волков» сыграла старушку, которая в алма-атинском НКВД устроила настоящий разнос, защищая еврейского мальчика, которого они задержали. Для меня была сверхзадача в этом образе отдать дань уважения тем людям, которые в эвакуации помогали эвакуированным, потому что я не раз слышала от актеров, что они были в эвакуации в Алма-Ате и что казахи делились последними кусочками с ними, чтобы они не умерли с голоду. Я сыграла этот боевой характер и нашла изюминку для этой роли – крепкое ругательство. При озвучании его немного смикшировали, но все равно звучит смешно. Собрали нас, актеров, на первый показ фильма. В зале Даниил Страхов, Маша Шукшина, Антон Макарский. Идет сцена, когда моя бабка в НКВД всех раскидывает. Все заржали и захлопали. Я подумала: «Ну, я самая старшая из актеров, они хлопают, чтобы сделать мне приятно». Потом в Казахстане была премьера, и опять весь зал захлопал только в этой сцене. Ну, думаю, это казахи меня любят, поэтому хлопают. Но когда в Москве премьеру устроили и весь бомонд захлопал опять на этой сцене, тут я подумала: «Наверное, роль получилась».
- Вы абсолютно спокойно к возрасту относитесь?
- Абсолютно.
- А все сейчас увлекаются пластической хирургией… Вы это для себя приемлете?
- Вы хотите, чтобы я сделала подтяжку?
- Нет. Просто многие актрисы считают, что таким образом они продлевают молодость.
- Я смотрю, они все просто, как образцовские куклы, становятся. Не знаю, почему это так. Моя одна подруга меня уговаривала круговую подтяжку сделать. Я говорю: «Не буду я делать. Ты вот сделаешь круговую подтяжку, потом на ночь селедочки поешь, запьешь чаем – и вся твоя круговая подтяжка поплыла». Так вот, у нее потом брови вот так встали, линия лба уехала куда-то, в общем, ужасно. Мы с ней ровесницы, я не могу сказать, что она выглядит моложе меня. Ведь возраст – он же даже не в морщинках. А в выражении глаз. Глаз или мертвый – или он еще горит.
- Спасибо вам большое, я получила искреннее удовольствие, общаясь с вами. От вас какой-то дух умиротворения, мудрого уважения к окружающему исходит. Спасибо за эту беседу!
